Август: графство Осейдж» Трейси Леттса — пьеса-лауреат Пулитцеровской премии за 2008 г. После Омского драматического театра она уже начала уверенное шествие по россии — столицы нередко уступают провинции по части драматургических открытий (как, например, было с Мартином Макдонахом). В тексте Трейси Леттса проступают родовые черты великой американской драматургии Юджина О’Нила и Теннесси Уильямса. А заодно и русской: то пахнет горьковской бескомпромиссностью, то повеет чеховским абсурдом — здесь тоже есть три сестры, мечтающие уехать в Нью-Йорк! В Майами! На Бали!, а веселье проголодавшихся людей на похоронах отца лихо рифмуется с погребальным мраком «Свадьбы».

Графство Осейдж — это штат оклахома, август — пора экстремальной жары, пьеса Леттса — история умирания. Человека (Виолетта Вестон — столичного уровня работа Валерии Прокоп). дома — родового гнезда, из которого прямо на наших глазах испаряется содержимое: стеллажи с книгами, мебель, утварь. И свет — сначала с трудом пробивающий узкие тропки в щелях, к концу свободно льется сквозь скелет дома (художник по свету Евгений Ганзбург — номинант конкурса).

А в итоге это история умирания целой цивилизации: служанка индейского происхождения, наблюдающая дикие (а в общем, вполне привычные) нравы хозяев, окажется последним человеком, который закроет глаза хваткой, властной, умной наркоманке Виолетте (читай — белой Америке).

Что такое черный юмор, которого в пьесе Леттса немало, из омского спектакля понять сложно: здесь играют «Август» с основательностью провинциального пиршества — благо душевных изъянов, страданий и проклятых вопросов пьесе не занимать. Но во втором акте режиссер Анджей Бубень затеял игру в эксцентричный театр (точно ставил другой спектакль), резко заострил рисунок ролей — и актеры с удовольствием на это откликнулись.

Совершить принципиальное открытие в «Мамаше Кураж» Брехта значительно сложнее. В иной ситуации в спектакле романа Феодори можно было бы отметить только несколько качественных актерских работ. Но в сегодняшнем контексте слова Кураж (Елена Половинкина) о бездарном руководстве, которому непременно нужны гении и герои, о гневе оскорбленного (этот монолог она заканчивает с кляпом во рту), о цене компромисса звучат как на митинге. Это, конечно, Брехт в российской традиции: знаменитый принцип остранения, придуманный немецким драматургом (зритель должен быть вовлечен в спектакль интеллектуально, а не эмоционально) никогда не был близок отечественной сцене. Наш театр обычно ждет от публики не мысли, а сопереживания — и, надо признать, барнаульской мамаше Кураж удается его добиться.